Переводчики-профессионалы, ветераны своего ремесла, уже не понимают новых авторов. Все богатое цветение послевоенного словаря прошло мимо них. Для них это арго, к которому нужен словарь. Мое предложение — создать мастерскую для подготовки новой переводческой смены при Библиотеке иностранной литературы, в ведении Главнауки. Уже имеется в зачатке такая мастерская.
Павел Нерлер
ПУТЕМ ПОТЕРЬ И КОМПЕНСАЦИЙ.
ЭТЮДЫ О ПЕРЕВОДАХ
И ПЕРЕВОДЧИКАХ
(продолжение. Начало в №8/2022 и сл.)
«Потоки халтуры»
Оказавшись в Москве, Мандельштам вскоре испробовал на себе молодые и хищные зубки ФОСПа — Федерации советских писателей, — организации, в которую он тогда номинально входил. Сохранились отрывки из его письма в ФОСП, датируемого февралем-мартом 1929 года[1]:
«Уважаемые товарищи! // То, что случилось у меня и Лившица с Ильей Ионовичем Ионовым, я не могу назвать иначе как катастрофой. Выпад Ионова переворачивает все наши представления об уважении к писательскому труду: грубый писательский окрик, град тяжелых безответственных обвинений, абсолютное презрение к личности и заслугам двух работников, которые отдали годы труда советской книге. Это была крутая домашняя расправа — в четырех стенах, без свидетелей, но с таким результатом, как ломка жизни, конец профессии, уничтожение в одну минуту писательской репутации. Ионов выдал мне и Лившицу волчий билет.
После его декларации мне и Лившицу остается стать в очередь на Биржу Труда. Впрочем, Ионов разрешил Лившицу подать на него в суд или куда угодно, не считаясь с его положением. Разрешение излишне. Напрасно Ионов думает, что мы нуждаемся в подобной санкции…» (4, 113).
И далее в другом наброске этого письма:
«… Не думайте, товарищи, что я ограничусь вопросом о повышении гонорарных ставок для переводчиков-редакторов. Как ни важен вопрос, но он далеко не все. Но оплата задает тон всей работе. Оплата постыдно снижает качество. Оплата, самый ее способ, вызывает дикую спешку. Выходит так, что громадная культурная функция как правило выполняется калеками, недотепами, бездарными и случайными искателями заработка. // Хотя так называемые переводчики и зарегистрированы в писательских союзах, образуют даже самостоятельные секции, к этим случайным группам случайных людей, быть может ни в чем и неповинных, нельзя апеллировать в таком важном деле. Соблюдая всю мягкость и осторожность, надо провести переквалификацию действующих работников, щадя их самолюбие, считаясь с возможностями личных трагедий на почве судьбы этих работников, соблазненных издательствами, которые не постеснялись вовлечь их в невыгодную сделку, выставить на позорище перед обществом и читателями, в поисках дешевого мозга и дешевого труда. // Чтобы больше не возвращаться к вопросу о гонорарах, изображу вам выпукло и наглядно, во что выливается оплата переводческого труда. Возьмем среднюю ставку 35 рублей. Предположим, что переводчик получает наличными 20. Он работает не по конвейеру — том за томом. Сплошные перебои, безработица, поиски книжки, хлопоты, мытарства. Недоплаченные 15 рублей для него манна небесная. Из бюджета они выпадают. Но у него есть еще тяжелые производственные траты, в которых издательства, начиная с Гиза до последнего частника, с циничным упрямством отказываются участвовать. Из нищенского гонорара, похожего скорей на подачку, переводчик вынужден по букве договора оплачивать переписку на машинке (минимально 3 рубля с печатного листа). Значит у него остается, считая расход на бумагу, а также ленту, которую его заставляют оплачивать машинистки, всего 16 наличных рублей. Но это еще не все. Никакой переписки на самом деле не бывает: на самом деле бывает диктовка, а диктовка гораздо дороже — уже не три, а 5-6 рублей с печатного листа…» (4, 113-114).
И далее — следуют фрагменты, которые нам вскоре встретяся и в «Потоках халтуры».
Мы не знаем наверняка, какой была реакция ФОСПа на это письмо, не знаем даже, было ли письмо вообще передано в его правление. Но мы твердо знаем о переформатировании этого одиночного крика в массовую газетную статью.
И вот, 7 апреля 1929 года в «Известиях» выходят «Потоки халтуры» — мандельштамовская статья, написанная скорее всего в марте, статья о непотребном состоянии переводческого дела в стране и с требованием его системной реорганизации.
Вчитаемся в нее, держа в уме и апелляцию поэта к ФОСП.
Бросается в глаза, что Ионова в тексте уже не и в помине!
«По существу говоря, выбрасываемая сейчас на рынок в русских переводах иностранная беллетристика не что иное, как потоки халтуры. Еще недостаточно проставить на обложке «Синклер», «Пиранделло» или «Мопассан» для того, чтобы книга действительно принадлежала тому или иному иностранному автору. Массовый читатель, владеющий только родным языком, вводится издательствами в систематическое заблуждение. Потребитель-одиночка и библиотеки вовлекаются в невыгодную сделку. Здесь «секрет полишинеля», нечто такое, о чем надо иметь мужество сказать откровенно и напрямик: для наших издательств переводная иностранная книга вовсе не литература, но попросту безгонорарное и в то же время тиражное издание. Сколько-нибудь внимательный читатель заметит, что в русских переводах почти все иностранные писатели — от Анатоля Франса до последнего бульварщика — говорят одним и тем же суконным языком. Дряблость, ничтожество и растерянность той социальной среды, из которой у нас часто вербуются переводчики (деклассированные безработные интеллигенты, знающие иностранные языки), кладет печать неизгладимой пошлости на все их рукоделье. Они показывают не только авторов, но и себя. Из их рук мы получаем богатства чужих народов опошленными, тенденциозно сниженными.
Иностранная книга у нас фактически безгонорарна. Процент переводческого и редакторского гонорара в калькуляции этой книги по сравнению с оригинальной настолько ничтожен, что о нем не приходится говорить.
При равнодушии к качеству продукции, издательства в то же время горячо заинтересованы в ее распространении. Читаемость современной русской книги по сравнению с переводной весьма незначительна. Иностранная беллетристика в буквальном смысле слова захлестывает современную русскую.
Издательствам крайне выгодно и удобно иметь дело с книгой, живой автор которой отсутствует. Во-первых, не требуется его согласие на самое издание, во-вторых, с ним не нужно вести утомительного и рискованного торга, в-третьих, он не станет протестовать, в каком бы виде книга не вышла в свет.
Но, помимо этой печальной экономической базы, есть еще одно обстоятельство, в связи с которым иностранная книга у нас хронически и тяжело больна. Эта причина — общекультурная.
Качество переводов в данной стране — прямой показатель ее культурного уровня. Оно так же показательно, как потребление мыла или процент грамотности. Качество переводов у нас буквально отчаянное.
К тому же администраторы и хозяйственники отыгрываются на переводчиках. Госиздат, хранитель культуры, тот самый ГИЗ, которому вручен передовой участок культурного фронта, на последних совещаниях по пересмотру типового договора не только не повысил нищенских ставок оплаты переводческого труда, но даже снизил их.
Знает ли общество, сколько платят издательства переводчикам? Знает ли общество, из кого вербуются переводчики? Знает ли оно, в какое положение поставлена горсточка мастеров и специалистов, сумевшая удержаться на этом злосчастном фронте?
От тридцати до шестидесяти рублей с печатного листа (с 40 тыс. букв) платит издательство нашим переводчикам. И как платит! С воистину садистской рассрочкой! После сдачи рукописи половину, а после выхода — вторую. Между сдачей и выходом книги тянутся месяцы. Но этого мало: на переводчика ложится еще тяжелый для него производственный расход: машинистка (от 4 до 6 р. с печ. листа), выписка книг и т.д. К самому переводу относятся, как к пересыпанию зерна из мешка в мешок. Чтобы переводчик не утаил, не украл зерна при пересыпке, текст по методу лабазного контроля оплачивается с русского, а не с подлинника, и вот годами по этой с виду ничтожной причине книги пухнут, болеют водянкой. Переводчики нагоняют «листаж», чтобы как-нибудь свести концы с концами.
Перевод — один из трудных и ответственных видов литработы. По существу, это создание самостоятельного речевого строя на основе чужого материала. Переключение этого материала на русский строй требует громадного напряжения, внимания и воли, богатой изобретательности, умственной свежести, филологического чутья, большой словарной клавиатуры, умения вслушиваться в ритм, схватить рисунок фразы, передать ее — все это при строжайшем самообуздании. Иначе — отсебятина. В самом акте перевода — изнурительная нервная разрядка. Эта работа утомляет и сушит мозг больше, чем многие другие виды творческой работы. Хороший переводчик, если его не беречь, быстро изнашивается. Здесь нужна трудовая профилактика. Нужно изучать и предупреждать профзаболевания переводчиков, страховать их, давать переводчикам регулярную передышку. Где все это в ГИЗ, ЗИФ, «Молодой гвардии»?
Если мы хотим иметь хорошую иностранную книгу, мы должны в корне уничтожить бессмысленную, халтурную постановку производства, которая из года в год даже ухудшается.
За бульварный роман и за Флобера платят почти одинаково. Начинающий работник, дилетант и зрелый мастер художественного перевода получают почти одинаковый гонорар. В то же время скала полистной оплаты за оригинальную прозу колеблется от 150 до 500 рублей с листа. Немудрено, что издательства с их «системой» работы отпугнули от перевода не только литераторов, но даже просто грамотных людей.
Сейчас ГИЗ затеял полное издание Гете в 18 томах. Нужно удивляться смелости, вернее, дерзости ГИЗ, посягнувшего на полного Гете, оставив в полной неприкосновенности весь аппарат переводческой канцелярии[2].
В результате громадная культурная функция частенько выполняется бездарными и случайными искателями заработка.
За отравление колодцев, за порчу и загрязнение канализации или водопровода, за дурное состояние котлов в общественных кухнях — отдают под суд. Но за безобразное, возмутительное до того, что отказываешься верить, состояние мастерских, в которых изготовляется для нашего читателя мировая литература, за порчу приводных ремней, которые соединяют мозг массового советского читателя с творческой продукцией Запада и Востока, Европы и Америки, всего человечества в настоящем и прошлом, — за это неслыханное вредительство до сих пор никто не отвечает, оно сходит безнаказанно, оно — будничное явление. Об этом нужно кричать в рупоры на всех перекрестках! Пусть общественные организации на деле поддержат кампанию, которую мы сейчас начинаем. Нужна коренная перестройка этого дела, которое должно пройти через все стадии чистки, ревизии и ломки и завершиться победой в законодательном порядке. Причем все эти стадии пусть пройдут гласно, с широкой информацией в печати, под контролем авторитетных общественных организаций.
В каждом издательстве сидят в секторах штатные редакторы, которые обязаны пропускать за месячное вознаграждение через свои реторты десятки печатных листов в рукописях. Редакторы эти, в большинстве случаев, грамотные и литературно-компетентные люди. Они ”насобачились” в своей работе. Рукопись в их руках делается неузнаваемой. Вы думаете, они сверяют с подлинником, приближая текст к нему? Ничего подобного! Редактор в сущности не редактирует, а дезинфицирует перевод, он стрижет его под элементарную грамотность, закругляет фразы, устраняет бессмыслицы, истребляет многие тысячи ”который” и ”что” и т.п. В подлинник он при этом заглядывает только тогда, когда натыкается на явный абсурд. Сверка шаг за шагом привела бы зачастую к логической необходимости скомкать всю рукопись и швырнуть ее в корзину, а этого сделать нельзя, потому что рукопись заказана и оплачена, а сам переводчик, плохо ли, хорошо ли, но все же клиент издательства.
Из редакторского кадра можно бы подобрать недурных переводчиков. Но редакторы не пойдут на эту работу.
Впрочем, далеко не все редакторы на месте, и то, что было сказано о переводчиках, отчасти относятся и к редакторам.
Есть ли у нас переводческие имена? Их нет. В этом повинна и пресса. Рецензенты заражены общим неуважением к ремеслу, к искусству, мастерству переводчика. Книгу иностранного автора рецензируют люди, равнодушные к литературной форме.
Никто не поверит, каким образом подбираются у нас книги для переводов. В ЛенГИЗ’е широко практиковалась выписка книг из-за границы. Они отсеивались сознательно в несколько приемов. Во-первых, агенты-заготовщики за границей давали приблизительно нужные присылки. Затем опытные рецензенты прочитывали десятки и сотни книг, причем рецензии на книги, даже никогда не увидевшие печати, были сплошь и рядом грамотнее, литературнее, содержательнее, нежели те, что печатаются в толстых журналах. На 40-50 проработанных таким образом книг намечались 3-4 вещи — кандидатки к переводу. И только тогда уже, по соглашению с идеологическим руководством, одна или две книги сдавались в работу. Теперь, ссылаясь на затруднения с валютными ассигнованиями, издательства почти прекратили выписку книг из-за границы. Маклерствуют сами переводчики. У них своя агентура. Какие-то родственники в Париже и Нью-Йорке решают, что будет делать советский читатель. — Дайте мне работу. — Что ж, предложите книжечку; если интересная, то мы… — Вот самый обычный разговор в стенах издательсьва. Издательства, как купеческая невеста, скрестив на животе ручки, ждут предложений. Переводчики заводят переписку с наивными авторами за границей. Мне известны случаи, когда право на авторизованный перевод доставалось таким образом полуграмотным, но энергичным.
Нельзя отговариваться отсутствием валютных кредитов на выписку книг. Надо выбить инициативу из рук предприимчивых кустарей. Мне кажется, что в деле подбора книг наряду с квалифицированными рецензентами союзы пролетарских писателей Европы и Америки могут оказать большую услугу, нежели чьи-то родственники из Парижа и Лондона. Необходимо, наконец, создать междуиздательское ”информационное бюро” по подбору и рекомендации книг.
От рецензента, работающего внутри издательства, пишущего для ”внутреннего употребления”, зависит судьба книги. Он может ее убить или протолкнуть. Каждая рецензия должна быть написана так, чтобы ее не стыдно было напечатать, чтобы автор за нее полностью отвечал. Нередко эти отзывы сводятся к бездушным канцелярским отпискам. Их нельзя опубликовывать, до того они бывают мелочны, позорны или бессодержательны. Рецензенты — такие же случайные клиенты, как и переводчики.
Рецензент дает ”взгляд и нечто”, а правление издательства, совершенно незнакомое с содержанием книги, на основании бюрократического доклада решает, печатать ее или не печатать.
Наряду с переводом, рецензированием и редактурой так же, если не более катастрофично, состояние обработок. Грамотеи издательств любят обработку и даже предпочитают ее переводу, потому что она дешевле и ее можно скорее «сварганить». Между тем обработка органична и закономерна. Мы не разделяем лицемерного пиетета к текстам. Мы ценим академические издания, но писатель другого века и культуры для нас не фетиш. Наша эпоха вправе не только читать по-своему, но лепить, переделывать, творчески переиначивать, подчеркивать то, что ей кажется главным. Не только массовый читатель потянулся навстречу «Сервантесу», «Вальтер Скотту» и «Свифту», но и они двинулись ему навстречу. К целым историческим мирам наш читатель может быть приобщен не иначе, как через обработку, устраняющую длинноты, дающую книге приемлемый для него ритм. Обработка подлинника труднее и ответственнее всякого перевода, но обработчику нужно дать время, не торопить его и как следует оплачивать его труд. Всего этого пока что в практике издательств не существует.
Нужен срочный созыв всесоюзного совещания по вопросам издания иностранной литературы. Инициативу созыва пусть возьмут на себя федерация писателей и крупнейшие издательства. Чтобы совещание не выродилось в беспорядочную говорильню, состав его должен быть ограничен и строго продуман. Помимо писателей, делегированных различными объединениями, и ответственных руководителей издательств, в нем должны принять участие знатоки иностранной литературы, а также признанные мастера переводов. Совещание укажет, как создать здоровую трудовую атмосферу, как использовать и выявить наличные силы и таланты, как рационально поставить производство переводной литературы. Совещание оформит созревшую идею создания института иностранной литературы с постоянным факультетом по теории и практике перевода, с рядом семинариев, по переводу с европейских и восточных языков, а также с украинского и других языков Союза. Институт должен руководиться деловым и идеологически выдержанным правлением. В ведение его нужно передать для полной реорганизации ”Вестник Иностранной Литературы”. Институт должен принять непосредственное участие в работе издательств.
Это авторитетное учреждение должно будет неуклонно работать над поднятием культурного уровня иностранной переводной книги и обеспечить нас кадрами нужных работников. В создании института должны принять прямое и органическое участие: федерации писателей, Комакадемия, ГАХН, а также ГИЗ, ЗИФ, ”Молодая Гвардия” и институт журналистики»[3]
Уже назавтра, 8 апреля 1929 года, Горнфельда проинформировали о событии. Сделал это Р.В. Иванов-Разумник:
«Дорогой Аркадий Георгиевич, // так как Вы теперь не получаете ”Известий”, то посылаю Вам ”при сем” фельетон из вчерашнего №-ра — ”Потоки халтуры”, где Осип Мандельштам пишет pro doma mea[4], не вспоминая, однако, истории с романом де-Костера. // Когда зайду к Вам — расскажу, чем кончилось третейское судилище по делу Ко Мандельштам-Лившиц contra Ионов (или наоборот), происходившее здесь в тот самый день, когда в Москве появился этот фельетон о халтуре. // Интересные времена и нравы! Жму руку — привет! // Ваш Р. Иванов»[5]
Но отозвались и переводчики. 22 апреля, в дебютном номере «Литературной газеты» можно было прочесть, что уже 16 апреля ГИЗ провел совещание переводчиков, в котором участвовали Л. Гроссман[6], Б. Ярхо[7], А. Эфрос, О. Мандельштам, А. Виноградов[8], Б. Лившиц, М. Зенкевич, А. Ромм и др. переводчики и редакторы, а также представители издательств. Совещание подтвердило справедливость положений статьи «Потоки халтуры», признало необходимым создать контакт между издательствами и согласовать их планы, повысить оплату труда переводчиков и выявить внутри ФОСП квалифицированные кадры. Было избрано бюро в составе тт. Сандомирского[9] (ГИЗ), Эфроса, Зенкевича, Мандельштама, Ярхо, Ромма и Морица[10], которому было поручено разработать конкретные мероприятия. А для того, чтобы провести их в жизнь, планировалось созвать в течение недели второе, расширенное, собрание переводчиков.
19 апреля подключились и «Известия», напечатав следующее «Письмо в редакцию» Г.Б. Сандомирского:
«Уважаемый товарищ редактор. Не вступая в полемику с автором статьи «Потоки халтуры» (Известия, 7 апреля), в которой по существу много верных положений, литературно-художественный отдел ГИЗ просит вас уделить несколько строк освещению вопроса о характере и способах подготовки издания полного собрания сочинений Гете, считая, что это издание не может не интересовать широкие круги советской и писательской общественности. // Не только состав редакции этого издания, но и самый кадр переводчиков согласован был с компетентными органами с целью максимального обеспечения как идеологической, так и художественной стороны издания. Во главе издания стоит редакционная коллегия из тт. А.В. Луначарского, Л.Б. Каменева и академика М.Н. Розанова. В более широкий редакционный комитет входят: академик В.М. Фриче, П.С. Коган, Ф.Ф. Раскольников, Л.И. Аксельрод, И.И. Гливенко, М.А. Петровский, Е.М. Браудо, Л.П. Гроссман, В.М. Жирмунский, А.Г. Габричевский, А.М. Деборин, В.И. Вернадский, Макс Левин, Б.И. Ярхо, Р.И. Фрумкина и др. В качестве переводчиков приглашены: Пастернак, Антокольский, Иванов, Соловьев, Нилендер, Румер, Шервинский и другие. Не останавливаясь на других сторонах организации этого издания, которые дают ГИЗ возможность надеяться на то, что юбилейное издание Гете в значительной части своей явится совершенно новым, хотелось бы отметить еще, что все перечисленные работники — редакторы и переводчики — принимали и принимают участие в выработке плана издания и присутствуют на всех организационных собраниях по изданию. Последнее обстоятельство и самые имена участников этого издания служат лучшим ответом на ту несправедливую оценку, которую оно встретило в статье О. Мандельштама»
На статью Мандельштама и на проблему обратил внимание и Максим Горький, 27 апреля, еще из Сорренто, написавший А.Б. Халатову: «Замечаете ли Вы, что в прессе все чаще встречаются указания на плохой подбор книг ГИЗом, ЗИФом, и Прибоем? Я имею в виду не статью Мандельштама в «Известиях», а рецензии «Печати и революции», «Книги и революции»…»[11].
А 29 апреля, во втором номере «Литературки», в составе подборки о проблемах переводческого дела[12], вышла заметка «Наши переводы плохи», за псевдонимом «Переводчик», возможно, спрятался сам Мандельштам: «Кампания против безобразной эксплуатации, поднятая в «Известиях» О. Мандельштамом должна быть доведена до конца».
Рядом — и высказываение А. Ромма:
«В № 1 «Литературной газеты» напечатана заметка «Повысим качество переводной литературы». В заметке указывается, что издательства предъявляют весьма пониженные требования к переводчику, что выпускаемая халтура и макулатура происходят от этого и от низкой оплаты труда переводчиков. // Лучшие переводчики — за бортом литературы и без работы. Почему? Потому что тот, кто первым принесет книгу в издательство, тот ее и переводит. Издательство редко интересуется тем, как работает данный переводчик. Редактор есть? Ну, значит, все благополучно. // Сплошь и рядом книгу требуемого у нас автора получает из-за границы несколько переводчиков. Все они стремглав летят в издательство. Издательства желают обогнать друг друга, книгу рвут на пять частей, отдают пяти переводчикам, и переводчики в хвост и гриву гонят текст. Редактор более или менее ”причесывает” его, и книга готова. Часто происходит и то, что человек, имеющий связь с издательством и с заграницей, не может управиться со всей получаемой и требуемой литературой. Он раздает книги на-сторону, ”литературным неграм“, платит им гроши, и перевод выходит под именем собственника книги. Переводчик голоден, он идет и на это. // Переводят люди, не знающие русского языка. Это те, кто имеет знакомых или родственников, присылающих книги из-за границы. И нередко приходится читать: ”он держал свою голову своими руками”, или ”я думал, он блондин, а он совсем шатен”. // Книги должны получаться в издательствах, и издательства должны создать кадр квалифицированных переводчиков. Это можно и нужно сделать. Нужно покончить с параллелизмом в издательствах, с гонкой. Нужно увеличить оплату труда переводчика и повести решительную борьбу с «китами», отдающими работу на сторону. Нужно покончить и с тем, весьма нередким типом редактора, который не читает рукописи, но фамилия которого красуется крупным шрифтом на титульном листе книги. // И если сейчас во весь голос кричат о недопустимости соавторства в театре, то разрешите и нам протестовать против такого принудительного соавторства. // Нужно объединить переводчиков и позаботиться об общественном и социальном лице переводческой масти. Ведь дело дошло до того, что ВЦСПС в своей последней инструкции забыл о переводчиках. Переводчик должен остаться в профсоюзе, если он действительно переводчик по профессии. // Переводчик ждет чуткого, внимательного отношения к своим нуждам. В халтуре и макулатуре переводчик менее виноват, чем это может показаться на первый взгляд. Переводная литература большой и важный участок на фронте культурной революции».
В июльском номере рапповского журнала «На литературном посту», довольно гнусного самого по себе, где Мандельштама и других иже с ним попутчиков столько раз прополаскивали и пропесочивали, вышла статья самого Мандельштама «О переводах», написанная скорее всего не позже середины мая (иначе бы в ней обязательно фигурировал бы и Заславский)[13].
На первый взгляд, «О переводах» — это те же «Потоки халтуры», только адаптированные к вульгарному социологизму как стилистическому коду этого медиа. И, хотя стилизация авторского языка под налитпостовские каноны совершенно очевидна, все-таки это две довольно разные статьи — с разными повестками. Если «Потоки халтуры» — это «sos!», это крик, это вопль, это колокол, то «О переводах» — это жесткий, с вульгарными переборами, но по сути спокойный, уверенный разговор о том, что можно и что нужно сделать для того, чтобы переломить ситуацию.
В зачине читаем, что переводчество — это, по сути, социальное явление, своего рода костыль для безработной и необеспеченной учащейся молодежи из разночинцев:
«Для старых крупных издателей переводчики были поставщиками дешевого мозга. Главным потребителем переводной литературы было мещанское ”быдло”, не знающее иностранных языков» (2, 516).
Мандельштам точно указывает на типологическое расслоение как переводчиков, так и их читателей:
«У нас в скрытом виде продолжают жить и бороться все три основных тенденции дореволюционного перевода: массовая, идущая от ”приложений”, середняцкая — от так называемых «культурных» изданий, и, наконец, модернистическая — от символистов, через ”Всемирную” к ”Академии” и к классикам ГИЗ’а» (2, 517).
Вот их ретроспективный очерк:
«Переводчики-модернисты обслуживали квалифицированную читательскую верхушку, давая ей Ибсена, Гамсуна, Метерлинка в небольших и дорогих тиражах. Вся прочая литература шла мелкой плотвой по линии приложений к ”Ниве”, к ”Вестнику Иностранной Литературы”. Ее изготовляли за жалкие гроши голодные студенты и неудачники. Между Сойкиным и Сытиным и кухонной макулатурой «приложений» умещался, к примеру, Саблин[14], чья установка удивительно напоминает срединную установку переводной книги ГИЗ’а. После революции интеллигенция сразу же ухватилась за привычный ей переводческий костыль. Началась ”Всемирная Литература”, детище Горького, двоюродная бабушка ЦЕКУБУ. Получился новый тип голодного, но в то же время ”квалифицированного” академического перевода. На веленевой бумаге был отпечатан каталог всех мировых авторов, и названия постепенно крылись русскими фишками. Своеобразное лото! Впрочем, кое-кто и сейчас мечтает о Ренессансе ”великолепия” ”Всемирной”»(2, 516-517).
С одной стороны, читка книги стала одноразовой, наподобие похода в кино, процедурой. А с другой —
«Наряду с ростом тиражей переводной литературы мы наблюдаем рост и интереса к изучению языков в комсомольской массе, в вузовской и среди рабочей молодежи. Очень характерно то настроение, с которым молодежь приступает к изучению иностранных языков. Она делает это с чувством торжества завоевателя, вступающего на до сих пор запрещенную территорию. Знание языков в руках господствующего класса — могучее орудие. // Кроме академической сверки с подлинником (лучше помолчать о том, как она у нас производится), нам важна еще другая сверка: та сверка с внутренней, исторической правдой автора, которую проведет рабочая интеллигенция, когда овладеет иностранными языками. Эта переоценка неизбежна. <…> // Мы должны работать <…> навстречу читателю, который двинулся к иностранным языкам, — того читателя, который по складам разбирает немецкие уроки ”Комсомольской Правды”[15]. Надо перебросить мост от переводной книги к изучению языков, сделать ее стимулом и пособием для этого изучения» (2, 517-518)
И Мандельштам, отнюдь не «рабочая интеллигенция», в принципе готов ей служить:
«Доценты-литературоведы преподносят жеванные папье-маше, сверенные с подлинником. Например, расхваливают брюсовский перевод Фауста[16], беззубое, лженаучное шамканье, от которого, при всем уважении к Брюсову, до гетевской мощи, — как до звезды небесной. Одно из двух: или корешки с золотыми обрезами, или живые, социально действенные книги. Надо проломать кастовую перегородку, заслоняющую переводную кухню от советской литературной общественности» (2, 518).
Реформирование переводческого дела представляется ему так: «Под контроль работу ГИЗ’а! Литературные организации, к пересмотру пятилетки, которая должна быть пересмотрена! Классиков мы дадим не дубовому шкафу, а рабочей интеллигенции и (это нельзя не подчеркнуть с достаточной важностью) школе. Создадим новый тип советского издания классиков, строго-утилитарный, рассчитанный на культурный голод, а не на коллекционерство и пресыщенность. Кто не помнит, например, «Овидия» в издании Манштейна[17]? Старая школа знала, как агитировать за древние языки, потому что это было политически важно, и умела это делать. Попробуем сделать то же самое с образцами всей мировой литературы для массового читателя. Я предлагаю бросить лучшие литературные силы с первоклассным научным комментарием на создание школьной серии избранных классиков. Серия должна быть устойчивая, должна обслужить целое поколение, громадные тиражи, переиздания. Близорукому коммерческому подходу свернуть шею! Каждая книжка подстрекает к изучению языка. В каждой книжке — хотя небольшая смычка с подлинником, параллельный текст и пояснительный к нему словарь. Сейчас идет борьба за то, чтобы вырвать переводное дело у кастового руководителя, для которого массовый читатель — фикция, старое ”быдло”, не знающее иностранных языков» (2, 518-519).
И что же? Как откликнулись издательства на прозвучавший в «Потоках халтуры» призыв к самореформированию?
«ГИЗ и ”ЗИФ” откликнулись на мою статью в ”Известиях” кое-какой реформаторской работой, но все идет в строго-ведомственном порядке. Общественные организации были представлены той частью федерации, которая сама поддерживает кастовый подход. У каждой значительной литературной группы есть мандат на участие в этом деле. Пусть все мандаты будут предъявлены. Наш писатель привык гнушаться переводной кухней, но отвечает за то, что в ней происходит. Кроме двух-трех очень дельных выступлений Асеева[18], я не знаю ни одного случая вмешательства писателя с советами и указаниями по этому вопросу. // Теперь о ”Молодой Гвардии”. У нее монополия на юношество. Она ее очень своеобразно понимает: молодежь-де слопает все. Хватит с нее и переделки. Вместо того, чтобы бросить на такую работу самые квалифицированные силы, ”Молодая Гвардия” макулатурит из года в год, продолжает традиции Сойкина и Сытина, даже пользуясь их наследием. ”Молодая Гвардия” у нас самое залихватское, самое коммерческое издательство. Это она культивирует беспардонное мастачество и приспособленчество. К лицу ли «Молодой Гвардии» лопотать на языке канцеляристов и паспортистов? Как могла она отгородиться даже от того с грехом пополам профессионального переводчества, которое налицо в ГИЗ’е и ЗИФ’е и развести у себя совсем ученический третий и четвертый сорт? Не позволим обслуживать молодежь домашним хозяйкам, дамам с гусиными лапками и представительным мужчинам неопределенных занятий…» (2, 519).
Итак, адаптация мировой литературы к социальным запросам и возможностям малокультурной, но ждущей и жаждущей своего окультуривания массы? Именно таков альтернативный подход, выдвигаемый и защищаемый Мандельштамом:
«Наша задача — сокращение пути от читателя к автору, пути не оплаченного рентой, наследственным досугом и сытостью. Иногда дать полного автора равносильно издевательству» (2, 520).
Подход, означающий перенос критериев качества работы переводчика в сферу идеологии, сопряжен для писателя с рисками куда большими, нежели все то, что Мандельштам с таким жаром отвергает. Отвергает совершенно по-рапповски и тем самым — вполне самоубийственно, как бы «себя губя, себе противореча»!
Не останавливаясь, Мандельштам идет дальше и выставляет схожие адаптационные требования и к оригинальному творчеству! Его лозунг — «Даешь советского Майн-Рида!», великого майн-рида с маленькой буквы, которым, словно комбикормом, можно будет кормить целые поколения:
«…всюду, где можно заменить иностранную переводную книгу оригинальной, ее нужно заменять, и в первую очередь это относится к юношеской книге. Нам нужен свой приключенческий роман для юношества с этнографической и прочей начинкой. В настоящее время Майн-Рид имеет только ретроспективное значение. Это — здоровая романтика. Живучесть Майн-Рида объясняется тем, что он учел великую жадность молодежи к познанию географического пространственного мира. Он — блестящий педагог, сочетавший в своих образовательных путешествиях научные сведения своего времени с бесхитростной фабулой. За создание ”советского Майн-Рида”! Надо усадить наших лучших прозаиков, и к их услугам должен быть создан целый научный аппарат (этнография, физическая география и т.п.). Ведь не скупятся на создание целого учреждения, целых штатов и аппаратов для обслуживания Большой и Малой энциклопедии. Неужели этой чести не удостоится серия романов для юношества по мироведению? Это — столь же фундаментальное издание, запасы корма на целое поколение» (2, 520-521).
И все-таки: почему Мандельштам это делает? Неужели — не чуя шквала опасностей, от которых первым же пострадает сам? Неужели — бездумно или сугубо тактически, объединяясь с врагами своих врагов? И давая последним повод обозвать его самого апологетом халтуры и идеологического произвола?
Затем он переходит к процедуре подбора иностранных новинок. Поскольку это по мандату и не по силам самим издательствам и их штатному аппарату, Мандельштам предлагает создать «авторитетные ”советы по иностранной литературе” при издательствах. Писателей-общественников в бюро! Редакционным над-издательским советам власть и контроль!» (2, 520)
Тут он окунает себя в реальность, и легко находит в поле иностранной литературы своих «братьев по разуму» — таких же попутчиков, как он сам — в литературе внутрисоветской:
«Погоня за идеологически-выдержанной книгой нередко приводит к повторению задов; сплошь и рядом классовая борьба приподносится в сентиментальном и даже квакерском разрезе. Обжегшись на войне, многие писатели Запада метнулись влево. Теперь они неуклонно отходят на новые позиции. Круг этих попутчиков сужается. Грозит ”рецензентский голод”. Мелькают одни и те же благонадежные, но и посредственные имена. Идеал такой золотой середины — Дюамель, а Барбюсом всех не накормишь! Мне кажется, что чрезмерная трусость и связанность в подборе книг обусловлена нашим неумением подавать их. При уклонении на столько-то градусов от стопроцентной “идеологичности” книга обезвреживается предисловием, то есть канцелярской припиской, которую никто не читает» (2, 520-521).
Мандельштаму и этого кажется мало. Он хотел бы, чтобы эту поденщину, переводили бы лучшие мастера, к каковым он, безусловно, относит и себя самого с Бенедиктом Лившицем:
«А работа среди переводчиков распределяется с не менее божественной слепотой, чем бумажные трубочки-билетики из лотерейного колеса Моссельпрома[19]. Впрочем, слепота не до конца: писателя-сноба Марселя Пруста или Анри де-Ренье переведут мастера слова, а ”простака” Клебера, которого можно пустить в десятках тысяч тиража (Клебер, конечно, взят как нарицательное понятие) — переводчик-ремесленник[20]. Я не хочу сказать, что нужно наоборот. Но нельзя ли, по крайней мере, добиться некоторого равновесия? Лучшие переводческие силы, сосредоточенные в Ленинграде, сейчас эксплуатируются ”Академией”[21], которую усыновил ЗИФ для строго-эстетических заданий. Отчего бы не перетряхнуть мешок, не бросить эти силы на задания массовые? Ведь рабочий-читатель, подобно молодняку, получает второсортную кормежку. Сопротивление, оказываемое издательским аппаратом и кастой жрецов иностранной литературы, составляющей академическую гордость издательств, намечающейся перестройке всего дела — громадно и будет еще больше. Легко ли отказаться от ”выморочного” поля, от ”регулятора безработицы”, от культурного собеса и т.д.? Максимум, на что согласен ГИЗ, — это на отбор лучших переводчиков и на небольшое повышение гонорара, но этого мало. Пока в таком важном деле останется келейность, кастовая замкнутость и бессознательное повторение прошлого, — оно будет гнить. Легонько, плечиком, дело загоняют обратно в ведомство, где оно закрутится по-старому» (2, 521-522).
В самом конце «напостовец» Мандельштам напоминает о воспитании новой поросли переводчиков, адекватных новым — идеологизированным — задачам:
«В заключение скажу несколько слов о подготовке переводческой смены. Низовая волна изучения иностранных языков, этой смены, конечно, не даст. Между тем, наперекор этой волне знание языков в интеллигентской среде катастрофически падает. Это все тот же французский язык «тетушки», читавшей Мопассана. Переводчики-профессионалы, ветераны своего ремесла, уже не понимают новых авторов. Все богатое цветение послевоенного словаря прошло мимо них. Для них это арго, к которому нужен словарь. Мое предложение — создать мастерскую для подготовки новой переводческой смены при Библиотеке иностранной литературы, в ведении Главнауки. Уже имеется в зачатке такая мастерская. Там учится отборная молодежь, стоящая на целую голову выше профессиональных переводчиков, без всякой надежды добраться когда-либо до практической работы. Вольем в этот скромный семинарий свежие преподавательские силы и поднимем его на высоту всесоюзного техникума по искусству и мастерству перевода. Литературные вузы командируют в него подающую в этом смысле надежду молодежь, и, в результате, мы получим крепкую переводческую смену. Здесь не надо останавливаться даже перед заграничными командировками для выдвиженцев» (2,522).
И что вы думаете?
Ровно через год, в июле 1930 года, в Москве был открыт Институт новых языков, позднее переименованный в Московский государственный педагогический институт иностранных языков![22]
[1] ВРСХД. 1977. № 120. Машинописная копия (АМ). На копии примечание: «Отрывки, которые сохранились». Имеются текстуальные совпадения со статьей «Потоки халтуры».
[2] См. ниже ответ на это Г.Б. Сандомирского.
[3] Известия. 1929, 7 апреля. Название принадлежит редакции.
[4] В свою защиту (букв. «В защиту своего дома») (лат.)
[5] РГАЛИ. Ф.155. Оп.1. Д. 321. Л.13.
[6] Гроссман Леонид Петрович (1888-1965) – писатель и литературовед. Сотрудни литературно-художественного отдела Госиздата и ученый секретарь литературной секции ГАХН.
[7] Ярхо Борис Исаакович (1889-1942) – русский филолог-медиевист, фольклорист, теоретик и историк литературы, стиховед и переводчик. В 1922-1930 работал в ГАХН, где заведовал комиссией художественного перевода. В 1935 г. был репрессирован по т.н. «Делу о Большом русско-немецком словаре».
[8] Виноградов Анатолий Корнелиевич (1888-1946) – писатель и переводчик с французского языка.
[9] Сандомирский Герман Борисович (1882-1938) – революционер-анархист, после 1917 г. – на дипломатической, а позднее на издательской службе. В 1929 г. – заведующий литературно-художественным отделом Госиздата. В 1934 г. был арестован и сослан в Енисейск, в 1937 – вновь арестован и расстрелян.
[10] Мориц Владимир Эмильевич (1890-1972) – переводчик Гете, Шиллера, Шекспира и др.
[11] ИМЛИ. Архив А.М.Горького.
[12] В состав подборки вошли также заметки Б. Ярхо «Как переводить классиков», Гана «Забытый участок. О переводах с языков национальных меньшинств», А. Ромма «Премирование безграмотности» и «Переводчика» (по всей видимости, О.Э. Мандельштама): «Виноват ли переводчик».
[13] На литературном посту. 1929. № 13. Июль. С редакционным примечанием: «Печатая интервью с т. Мандельштамом, редакция приглашает тт. переводчиков, издателей, критиков и читателей высказаться по вопросу о переводческом деле»
[14] Саблин Владимир Михайлович (1872–1916) – известный русский издатель и книгопродавец.
[15] Практикум по немецкому языку в газете.
[16] Первая часть «Фауста» в переводе В. Я. Брюсова вышла в ГИЗе в 1928 г.
[17] Школьная серия «Иллюстрированное собрание греческих и римских классиков с объяснительными примечаниями» под ред. Л. А. Георгиевского и С. А. Манштейна, выходившей в конце XIX – начале XX вв.
[18] Асеев Н. Заметки читателя: (Об иностранцах) // Ленинградская правда. 1927. 9 янв.; То же // Вечерние известия. М., 1927. 30 янв.
[19] Московское губернское объединение предприятий по переработке продуктов сельскохозяйственной промышленности.
[20] Клебер Курт (1897–1959) – немецкий писатель-революционер. В переводах на русский язык издавался в 1926–1931 гг.
[21] Издательство «Academia» (1922–1938) отличалось высоким уровнем подготовки и качеством полиграфического оформления.
[22] Впоследствии имени Мориса Тореза; нынешний Московский лингвистический университет. Первым обратившим внимание на связь этого факта со статьей Мандельштама был Д. Зубарев, сделавший об этом специальное сообщение в Мандельштамовском обществе.
